Алатырь-камень - Страница 98

Место для суда было выбрано нейтральное – на полпути между жилищами виновного и его жертв.

Там на скорую руку был сооружен высокий, метров в пять высотой, крест. Вячеслав приказал своим воинам развести два костра шагах в двадцати от него, причем таким образом, чтобы они находились чуть сбоку от идущего человека, оставляя ему узенькую – не свернуть – дорожку.

Все выстроились поодаль. Первым к кресту двинулся Вячеслав. Дойдя до костров, он остановился, поднял с земли охапку хвороста и медленно бросил ее в огонь, затем, перейдя к другому костру, снова поднял с земли часть припасенных дров и тоже закинул их в пламя.

Затем воевода спокойно прошел между кострами, встал на колени, молитвенно сложил перед собой руки и застыл в недолгой молитве. Возвращаясь обратно, он вновь подкинул дров в каждый из костров и так же спокойно вернулся к поджидавшим его дружинникам, окружившим обвиняемого, чтобы никто не смог убить его раньше времени.

Не доходя до него и до горцев, тесной толпой скучившихся за дружинниками, он громко произнес:

– Господь видел, что я не повинен в смерти этих юношей. Он сам сказал мне это. Теперь твоя очередь, – кивнул он убийце, и тот медленно двинулся вперед.

Дойдя до костра, он, как и русский воевода, взял все оставшиеся сучья, кинул их в костер, затем перешел к другому, проделал аналогичную процедуру и там, после чего двинулся к кресту. Не доходя до него пяти шагов, он опустился на колени, старательно копируя Вячеслава, сложил руки на груди и принялся ждать знака свыше.

Он был уверен в себе. Кровная месть свята, стало быть, и справедлива. Испокон веков люди мстили за свою обиду и не успокаивались, пока обидчик не ложился в землю. И пусть бог этих пришлецов попробует сказать…

В это время за его спиной раздался страшный грохот, и в то же мгновение он почувствовал дикую острую боль. Ощущение было такое, будто злые слепни целой стаей накинулись на него, жаля в спину, в руки и в левый бок.

«Но это же несправедливо», – подумал он и… умер.

Да иначе и быть не могло. Полое полено, которое сам же убийца метнул в огонь вместе с остатками хвороста, было не только щедро начинено порохом, но и нашпиговано мелкими острыми кусочками железа, каждый из которых еще и смочили в змеином яде. Это для пущей гарантии, а то вдруг его только ранит, а он, чего доброго, потом поправится.

Вячеслав, мгновенно оценив ситуацию – взрыв-то произошел лишь один, – тут же выскочил вперед и закричал остолбенелым напуганным горцам:

– И пусть господь даст свой знак всем тем, кто и после его справедливого суда попытается продолжить кровную месть. Если же он одобряет ее, то пусть промолчит. И да будет по слову моему.

Он застыл в ожидании, но ничего не происходило. Нужно было что-то делать. Тогда Вячеслав поднял руки высоко к небу и крикнул:

– На колени! И все, слышите, все просите его об этом!

Толпа послушно бухнулась на землю, от чрезмерного усердия разбивая коленки о каменистую землю, и тоже устремила руки к небу.

И вновь тишина. Но на этот раз она продлилась не больше нескольких секунд. Второй взрыв прозвучал даже эффектнее первого. Очевидно, убийца бросил вторую охапку хвороста в огонь не совсем удачно и нужное полено оказалось где-то сбоку. Зато теперь оно красочно подняло на дыбы весь ярко пылавший костер и осыпало с ног до головы все тело убийцы снопом искр и багровыми головнями. Через мгновение труп превратился в пылающий факел.

Вячеслав облегченно вздохнул и одобрительно заметил, глядя на небольшое облачко, медленно плывшее по небу:

– Ну ведь можешь же, когда захочешь.

Почти тут же у него родилась еще одна идея – построить храм именно на этом самом месте. А толпа тем временем повалила к священникам принимать святое крещение, из чего Вячеслав сделал глубокомысленное предположение, что русский бог им понравился.

Однако крещением горцев дело не закончилось. Не далее как этим же вечером к воеводе прибыла целая делегация литовских воинов, попросившая Вячеслава, чтобы он повелел своим попам их окрестить.

– Вот тебе и два, как говаривал папашка Мюллер, кидая в Штирлица второй камень с крыши, – благодушно пробормотал воевода себе под нос. При этом он с такой величественной щедростью разрешающе махнул рукой, будто позволение креститься есть столь великий дар, ценней которого не сыскать во всем мире.

На следующий день под руководством сразу трех армянских мастеров, а их пока с ним ехала целая дюжина, и при активном содействии воинов всех полков строительство началось.

Оставшихся не у дел строителей Вячеслав мимоходом ободрил:

– Не надо хмуриться. Здесь работы на каждого хватит.

Воевода как в воду глядел. Пока он неспешно шествовал вдоль Терека по землям многочисленных племен касогов, а затем и ясов, было заложено еще одиннадцать церквей, а двадцать три полуразрушенных его люди принялись активно реставрировать.

Но самой лучшей получилась все-таки первая. Может, потому, что с нее все началось? Трудно сказать наверняка. Вот только с именем ей не повезло.

По предложению нескольких священников и с согласия воеводы, которому, признаться, было на это глубоко наплевать, хотя он и долго морщил свой лоб якобы в мучительных колебаниях, ее было решено посвятить Михаилу-архангелу. Богословы учли, что именно он возглавляет светлое небесное воинство и сам частенько изображается с мечом, которым поражает нечестивых грешников.

Однако всего через десятилетие, когда эта церковь стала самой знаменитой на всем Северном Кавказе, ее уже никто не называл именем архистратига Михаила. Вместо этого она получила в народе целую кучу имен: «Храм двух карающих огней», «Церковь слова господня», «Храм божьей кары», «Церковь справедливости», но все они слились в иное, которое и прижилось окончательно, «Храм святого суда».