Алатырь-камень - Страница 120

120

Телом Авва, несмотря на большие лета, был еще крепок, глаз имел зоркий, а ум живой и до знаний новых весьма охочий. Поэтому, когда Константин за два дня до открытия собора пожаловал в монастырь в поисках охотников для спешного изучения новой азбуки, цифири, а также чтения и свершения арифметических действий, отец Авва, не долго думая, вызвался самым первым.

Потом и другие грамотеи сыскались, но, как ни чудно, чуть ли не самым лучшим среди всех оказался именно этот старец. Не на лету, конечно, схватывал, но все равно на удивление быстро. Может, потому, что не хотел лицом в грязь ударить перед царем, который самолично взялся за его обучение, но, скорее всего, смышленость у него была от природы. Да и желание тоже многого стоит. Пожалуй, подороже всего остального.

Следом за Аввой вошел игумен Питирим, а позади его еще две монахини из монастыря Святой Ирины. Первой игуменья Феофания шествовала, следом – Елизавета. Обе тоже в изрядных летах. Сестру Елизавету по части цифири Минька с благословения патриарха обучал – самому Мефодию из-за собора недосуг было.

Странная вереница во всеобщей тишине проследовала к креслу, где восседал Мефодий, чинно выстроилась в одну шеренгу, дружно, как по команде, повернулась к присутствующим, перекрестилась, поклонилась, после чего взял слово Константин:

– Новое обучение, против коего вы, святые отцы, ноне восстаете, на самом деле легкое. Кто грамоту не ведает – ему все едино, а кому она известна – переучиться пустяк малый. Доказать вам это могут отец Авва и сестра Елизавета. Чтение и счет они знали и ранее, но новую азбуку впервые увидели лишь в тот день, когда открылся ваш собор. О том их настоятели, кои для того сюда и позваны, могут вам подтвердить, так что никакого обмана здесь нет. И вот теперь, спустя всего седмицу…

Константин взял со стола листы бумаги и протянул их отцу Авве. Тот неспешно принял их, откашлялся и принялся читать.

– Заучил, поди, яко молитву, и всего делов, – фыркнул кто-то из задних рядов.

Соседи скептика тут же загомонили, обсуждая – заучил или правда читает.

– Один из вас сейчас пройдет со мной в соседнюю келью и наговорит любое, а я все это новыми буквицами запишу, – тут же предложил государь и скомандовал скептику: – Пошли, что ли, Фома неверующий. А вы, чтоб не скучать, сестру Елизавету на новую цифирь проверьте.

Через час спорить никто не решался.

– Коли простые монахи и монахини сумели за единую седмицу все освоить, не стыдно ли вам, святые отцы, подавать всей пастве пагубный пример своим запирательством? – подытожил Константин, когда гости удалились. – И не лучше ли вам, вместо того чтобы далее запираться, ныне же приняться за переучивание? Ведь патриарх Мефодий всему этому уже научен.

Кто усовестился, а кто просто притих и затаился, не желая перечить государю, если уж он так решительно настроен. Это с виду царь спокоен да смирен, говорит вежливо, на людишек не рычит, плетью не машет. А коли что не по его – на расправу он тоже скор. Всем ведомо, как пару лет назад за непомерное корыстолюбие он ростовскому епископу Кириллу велел великую схиму принять. А патриарх царя поддержал, не переча ничуть. Так что ни к чему на рожон лезть.

А отца Авву с тех пор было не узнать. Он и с собора-то уходил, задрав голову так, что борода торчком стояла, как копье. Да и было с чего. Как ни крути, это же получается, что именно он – простой монах, утер нос всем церковным иерархам. Государь, конечно, тоже немного подсоблял, но в основном-то он сам.

С тех самых пор, беседуя с монахами обители, он все свои речи начинал так:

– Это было за три лета до того, как к нам в обитель приехал сам царь Константин и мы с ним…

Со временем, по мере успешной борьбы с собственной скромностью, рассказ монаха начинал приобретать иные черты, а уже года через три он и вовсе важно повествовал:

– Ну как же, помню я брата Алексия, упокой господь его душу. А скончался он как раз спустя лето после того, как приехал в обитель царь Константин и сразу шасть ко мне в келью. Ну я что ж, поднялся неспешно, благословил его и строго так вопрошаю: «Почто ты, царь, мой покой порушил?» Он же говорит жалостливо: «Смилуйся, отче, не изгоняй. Дозволь просьбишку малую». «Проси, – говорю я ему, – но гляди. Ежели с безделицей какой, так иди себе подобру-поздорову, не мешай моей молитве». А он мне опять ноги целует и кричит: «Выручай, святой старец, ибо без тебя не смирить мне епископов с митрополитами…»

Понять старика было можно. Хоть все обители обойди, а где ты еще такого монаха найдешь, чтобы его сам царь буквицам новым обучал. Лучше и не трудиться попусту – все равно не сыскать.

Азбуку же, по которой отец Авва учился, он перед смертью завещал ему в домовину положить – не захотел расставаться с ней. Так и лежал в гробу, прижимая ее руками к груди. Иные при отпевании перешептывались боязливо: «И как теперь без Аввы государь обходиться будет? Тяжко ему придется».

Происходило такое не только с принятием нового алфавита. Едва один человек из их квартета что-то затевал, как тут же выяснялось, что ему нужна помощь остальных, иначе никак.

Потому и редко, крайне редко баловали друзья своих домочадцев. Взять самого Константина. Две девчонки у него. Старшенькая, Светлана, которую во крещении нарекли Анастасией, считай, уже невеста, красавица писаная, а много ей отцовского тепла досталось?

То же самое крошка Дара, Дарена, Дарьюшка. Ее патриарх Ириной назвал. Маленькая, веселая, а проказница такая, что только держись. И тоже безотцовщина. Ведь те часы, что Константин провел с ней, по пальцам перечесть можно.

120