Алатырь-камень - Страница 76

– А это и вовсе тать, государь, – кивнул на юношу заметно побледневший князь. – Если ему верить, то и без портов остаться можно. Опять же и не живет он давно в этих местах. Да и ни к чему тебе наговоры худородного смерда слушать. Вон уж сколько их тут тявкало. Неужто мало? Разве слову Рюриковича теперь вовсе веры нет?

– А у меня все подданные равны, – сурово заметил Константин. – И плох тот человек, которому кроме заслуг своих предков нечем больше похвастаться. Говори, коли вышел, – кивнул он юноше.

– И скажу, – выпалил тот. – Его правда в том, что не жил я здесь последние три года. Но у меня, государь, есть записи более ранних лет. В них истинная правда указана, и он сам, – кивнул юноша в сторону князя, – сам к ним всем руку свою прикладывал, после того как я прочел, что в его записях лжа голимая. Не хотел он поначалу подписывать, да жадность сгубила. Мы же пригрозили, что тогда вовсе ничего не отдадим, вот он и… Думал, затеряются записи, да и дело с концом, да не тут-то было.

– И где они теперь? – хмыкнул Александр Михайлович.

– У себя в избе я их хранил, да не устерег, – виновато опустил голову юноша. – Когда он прослышал, что я со всеми старейшинами разговоры веду о том, что не могут твои слуги, государь, обдирать нас так нещадно, то повелел своим людям дверь в моем домишке подпереть ночью и запалить с четырех концов. Сам я чудом уцелел, да и то наполовину. Вот в огне эти грамоты и сгорели.

Князь облегченно вздохнул. Константин заметил это, но ничего не сказал.

– Стало быть, все сгорели? – обратился он к юноше.

– Сгорели, – кивнул тот. – Но не все. Я в самый последний миг спохватился, три грамотки успел за пазуху спрятать, а сам грудью на землю лег. Думал, коли сам сгорю, так хоть они уцелеют. Только они опаленные сильно. Я их прямо из огня выхватил. Ты уж не побрезгуй, государь, – с этими словами он протянул царю изрядно помятые и наполовину сгоревшие бумаги.

Константин внимательно просмотрел их и сурово заметил князю:

– Теперь ты свои бумаги неси. А чтоб искалось получше, я тебе своих дружинников дам. – И вновь повернулся к юноше. – Славно написано. Разборчиво, – похвалил он. – Такими перстами царские указы писать. Чья рука?

– Моя, – мрачно отозвался тот.

– А почему старейшинам не помог жалобу написать? Слог там тоже знатный, но писано – как курица лапой.

– И ее я писал, – поправил юноша. – А за куриную лапу не гневайся, государь, – и он протянул Константину изуродованную правую руку с неизгладимыми следами страшных ожогов.

Больше всего пострадали указательный и средний пальцы. От них осталось всего по одной фаланге. Половина большого пальца тоже отсутствовала.

– Не привык я еще левой рукой писать, – скупо пояснил юноша, но глаза его при этом предательски наполнились слезами.

– А я тебя сразу и не признал, Скора, – кашлянул в кулак Константин. – Только сейчас, да и то лишь по родимому пятну на запястье. Уж больно оно приметное. Стало быть, вот почему ты три года в этих краях отсутствовал – в Рязанском университете обучался. Как же, как же, единственный из этих мест приехал ко мне в стольный град. Вижу я – неласково тебя родные края встретили, так что нечего тебе тут делать. Я тебя, пожалуй, с собой заберу.

– Не смогу я ныне помочь тебе, государь, – вымученно улыбнулся Скора. – Сам же говоришь, что писано так, будто курица лапой прошлась.

– Переписчики у меня и без тебя найдутся, – буркнул Константин. – Только помнится мне, тебя за голову светлую хвалили. Потому и в «Око государево» взяли. А голова-то у тебя только сверху опалена, внутри же все целым-целехонько. Словом, собирайся, только вначале сходи вместе с моими воями и бумаги у князя поищи, чтобы я сличить их мог.

– Стало быть, верно князь сказывал – верное слово сотни худородных дешевле брехни одного Рюриковича? – криво усмехнулся Скора.

– Не то ты говоришь, – строго сказал Константин. – Пред судьей все равны. Но слово – это одно, а вину доказать – иное. Тем более такую тяжкую. Ведомо ли тебе, что Александру Михайловичу грозит, ежели бумаги сыщутся? То-то. А чтобы князя на гиль посылать – поувесистее доказательства надобны.

К вечеру бумаги сыскались. Прав был Скора, правы и старейшины. Константин уже хотел было огласить беспощадный приговор, но тут до него донесся тихий голос Святослава.

– Государь, – видя, как сильно разгневан отец, счел нужным вступиться за опального сборщика даней царевич, стоящий позади царского кресла. – Он все ж таки Рюрикович.

Константин хотел было разразиться гневной отповедью, на этот раз в адрес сына, но не при всем же честном народе это делать, поэтому сдержал себя и коротко распорядился:

– Этого в поруб до завтрашнего дня, а поутру я оглашу, какую казнь для мздоимца придумал. А ты иди за мной, – буркнул он сыну.

Уже в покоях, которые городской воевода отвел для дорогого гостя, оставшись один на один, он сурово посмотрел на царевича и произнес:

– Ты опять за свое? Сколько раз можно тебе объяснять, что не дело это – на рождение да на заслуги предков смотреть. По уму о человеке судить надо. По уму и по делам его.

– И все же он Рюрикович, а не тать шатучий, к коему и прикоснуться страшно, – упрямо повторил Святослав.

– А Слан, которому ты самолично награду вручал и обнимал? – усмехнулся Константин. – Он ведь тоже татем был.

– Как?! – ахнул Святослав в неподдельном изумлении. – А ты ничего не спутал, царь-батюшка? – с надеждой в голосе переспросил он.