Алатырь-камень - Страница 57

«Вот, блин, и тут веру подавай!» – возмутился Константин, но все равно послушно повернулся к дереву и уперся в него еще раз.

– А вера? – скептически напомнил Маньяк.

– Да какая вера? – разозлившись, повернулся к нему Константин. – Тут сила нужна, а не вера.

– Ну и удружил Всевед с напарничком, – вздохнул тот.

– Не возмочь ему. Дозволь, я второе надломлю, – подошел к Маньяку Радомир. – А то солнце уже совсем низко. Не успеваем. А он пусть третье попробует, то, что поменьше.

Глаза юноши были сухи, а голос безучастен, да и шел он как сомнамбула, даже не обратив внимания, позволили ему или нет, – настолько был уверен в том, что разрешат. Подойдя к дубу, Радомир изо всех сил уперся в ствол руками, навалился…

Ироничная улыбка тут же сползла с лица Константина. Дуб поддался. Радомиру не пришлось даже, подобно Маньяку, упираться в него плечом. Великан будто ждал, когда же к нему подойдет настоящий мужчина, уверенный в своих силах. Тяжко застонала земля, когда ствол рухнул на землю, и остальные деревянные стражи поляны робко дрогнули, ожидая, что сейчас наступит черед кого-то из них.

– М-да, – промычал Маньяк, скептически глядя на Константина, и заметил вполголоса, словно размышлял вслух: – Дерев надобно три. Нас тоже трое. Каждый должен был внести свой вклад. А как теперь быть, коли один столь немощен? Мне же вдугорядь валить Перун не дозволит, да и Радомиру тоже. Или дозволит? Ты как мыслишь, Радомир?

Парень пожал плечами и неуверенно произнес:

– Может, Всеведа на два древа возложить?

– Да ты что! – возмутился ведьмак. – Такого великого волхва на два?! Да ему, если так помыслить, и трех мало! Перун за это нас тобой по головке не погладит, а если погладит, так только молотом. И мало не покажется. – Повернувшись к Константину, он почти просительно произнес: – Попробуй еще разок, а?

– Да не сдюжит он, дядька Маньяк, – сочувственно покосился Радомир. – Давай лучше я. Чай, хранитель. Глядишь, и дозволит Перун.

Он неуверенно двинулся в противоположный конец полянки и вскоре скрылся в подползающих сумерках.

– Поберегись! – послышался его нарочито бодрый голос откуда-то из-за деревьев.

Маньяк даже не пошевелился. Впрочем, необходимости в этом и вправду не было. Дерево, в которое упирался Радомир, даже не шелохнуло листвой.

– Помог бы ему, – неуверенно предложил Константин.

– Сдурел?! – искренне удивился Маньяк. – Я же ясно сказывал – не верю я в то, что Перун мне силы на второе дерево даст.

– А мне?

– Тебе даст, потому как оно у тебя первое будет. Но только если ты сам ее взять захочешь. Но ты ж ему не веришь, стало быть – помощь отвергаешь. А он не любит, когда ему не верят.

– Да какая еще вера-то?!

– Поберегись, – в очередной раз пронесся над полянкой юношеский голос Радомира. Молодой волхв продолжал бороться с деревом, не прекращая своих отчаянных попыток. Почти тут же послышалось приглушенное всхлипывание, и вновь раздалось упрямое:

– Поберегись!

Константин на секунду представил себе, как Радомир упорно давит своими ладошками на неподатливый ствол, пытаясь свалить лесного великана, как по его щекам от осознания собственной беспомощности текут слезы, но, невзирая на них, он все равно борется, не сдается, веря, что сможет, должен смочь, и зло повернулся к дереву.

«Ну, гад, ты у меня попляшешь», – пробурчал он, с разбегу упираясь в толстую шершавую кору.

Великан в ответ нехотя крякнул, а Константин поднажал еще больше, потому что сил слушать, как Радомир сквозь всхлипывания вновь и вновь кричит свое жалкое: «Поберегись!», у него не было.

И вдруг что-то еле ощутимо сдвинулось под его руками, а к отчаянной ярости неожиданно прибавилась уверенность в том, что и ему удастся совершить невозможное.

– Давай! – ободрил его голос Маньяка, доносившийся до Константина откуда-то из далекого далека, а он все упирался в землю, неистово давя на великана, кренящегося в сторону поляны.

За усилившимся треском извлекаемых из земли корневищ, звонко лопавшихся один за другим, как перетянутые басовые струны некоего огромного контрабаса, Константин даже не услышал такой же натужный треск, раздавшийся на другом конце поляны. Через несколько секунд оба дерева, разом наклонившись, будто приветствуя друг друга в учтивом поклоне, рухнули навстречу друг другу, скрестившись в воздухе да так и застыв под углом к земле, не желая разомкнуть руки-ветви.

Ведьмак удивленно присвистнул и, задрав голову, принялся разглядывать слегка подрагивающую гигантскую арку.

– Это что ж получается, – бормотал он себе под нос, совершая обход дубовой пирамиды.

Радомир, появившийся из темноты, был удивлен творением своих рук еще больше.

– Как же нам теперь быть-то, дядька Маньяк? Их же теперь четыре стало. Негоже как-то.

Ведьмак, скинув с головы неизменную войлочную круглую шапочку, неторопливо вытер пот с лысины и повернулся к Константину.

– Как-то оно у тебя все не в свое время выходит, – заметил он с упреком.

– Может, потому что я и живу не в свое время? – слетел сам собой ответ с языка Кости.

– Тогда конечно, – миролюбиво согласился Маньяк. – Однако вот какая незадача получается. То, что их четыре вместо трех, – это не столь важно. Напротив, если Перун нам подсобил, значит, решил особо уважить. Но тело Всеведа непременно на самом верху возложить надобно. А возносить его на погребальный костер должон ты.

– Я?! – удивился Константин.

– А кто же еще? – пришел черед удивляться ведьмаку. – Ты сражался вместе с ним плечом к плечу в самой страшной схватке. Сражался и победил. А в последнем бою у него напарников не было. Стало быть, право отнести его тело на погребальный костер – твое.