Алатырь-камень - Страница 33

Еще один шанс появился чуть позже, когда рязанского князя обвинили в тайных сношениях с римским папой и ввергли в поруб. В надежде вернуть хотя бы Бельз, Александр чуть ли не стелился в ногах галичского князя, но тот все басил, что обвинение пока что не доказано, да и не до того теперь. Словом, отказал.

Обида была так велика, что Александр даже не пошел на Калку. А чего ему там делать? Вот если бы в союзе с каким-нибудь сильным князем повоевать более слабого – другое дело, а так…

Пожалуй, отказ от совместного выступления против неведомого степного народца стал единственной удачей Бельзского. Мало того, что он сам оказался жив, так ведь еще и погибло столько князей, что по лествице он получал право сразу на два княжества: Киевское и Смоленское.

Однако, вполне резонно рассудив, что уже давно самым главным правом на Руси стало право силы, после недолгих колебаний Александр решил отказаться от обоих, обратив свой взор на третье, которое освободилось со смертью Мстислава Удатного, не оставившего сыновей.

Были, правда, опасения, что на бесхозный Галич предъявит свои права его тесть Ярослав Всеволодович, который уже имел в этом княжестве один город. И тут новая удача – бездетный Ярослав умирает в Киеве, так и не доехав до своей вотчины.

Казалось бы, все, пошла полоса везения, которой Александр Всеволодович решил воспользоваться сполна, немедленно бросившись к королю Андрею П. Тонкие намеки на рязанского князя, который никогда не допустит, чтобы галичский стол достался венграм, сделали свое дело.

Да и у самого Андрея дела в Венгрии были столь запутанны, что ему было не до русского княжества.

Взяв с Александра Всеволодовича слово, что он никогда ни в чем не выйдет из его воли, король дал ему королевича Коломана, войско и воеводу Фильнея, с которыми князь немедленно метнулся к Галичу.

Однако, вполне справедливо опасаясь рязанского властителя, новоявленный князь тут же прислал послов к Лешку Белому, напоминая ему об их родстве и о том, что пришла пора рассчитаться за Владимир-Волынский, с которым его в свое время Лешко так унизил. Чувствуя свою вину, краковский князь пообещал помочь своему родичу.

Александр Всеволодович позаботился и о том, чтобы обеспечить себе поддержку со стороны владетелей Смоленского и Киевского княжеств, особенно последнего. В своих посланиях он напоминал, что является правнуком старшего из родных братьев Мстиславичей, поэтому теперь пришла именно его очередь княжить в Киеве. Но он не желает бездолить своих младших четвероюродных братьев, а потому принял решение отказаться от великого стола в их пользу, при условии, что они тоже помогут ему людьми в возможной предстоящей схватке с Константином Рязанским.

Провернув все это, он принялся достаточно спокойно взирать на самовластных и надменных галичских бояр, поклявшись в душе, что едва он отобьется от ненавистного рязанца, как непременно вздернет не меньше десятка из них на самом высоком дубу.

С венграми было похуже. Наглые, бесцеремонные и самоуверенные, они вновь наступали на те же самые грабли, в скором времени восстановив против себя городское население. Недовольны были все, от последнего нищего на паперти храма богородицы, который располагался в так называемом нижнем городе, до самых именитых бояр, чьи жены и особенно дочери уже не могли, как встарь, при Мстиславе Удатном, гордо пройтись по кривым извилистым улочкам верхнего города.

Ропот среди простых горожан становился все сильнее. Доходило даже до того, что в дело вмешался сам венгерский воевода Фильней. По настоятельной просьбе князя Александра он повелел своим людям угомонить особо буйных и беспутных смутьянов. Вроде бы недовольство стало стихать. Надолго ли – князь не ведал.

К тому же его пугал и сам воевода. Происходивший из знатного рода, который был, пожалуй, чуть ли не древнее королевской династии Арпадов , он больше всего жалел о том, что не довелось ему схлестнуться на мечах с Мстиславом Удатным . Его единственного из всех русских князей он считал заслуживающим маломальского уважения.

Не смущали его и громкие победы рязанского войска. О разгроме крестоносцев Фильней говорил, что русичи взяли их числом, а не умением. К тому же самому венгерскому воеводе несколько раз доводилось сталкиваться с ними на полях сражений, и достигнутые в них победы лишь прибавили в нем самомнения.

О битве на Красных холмах он и вовсе отозвался исключительно с насмешкой, утверждая, что ему самому для разгона этой орды дикарей вполне хватило бы нескольких сот рыцарей. Про помощь русичей Иоанну Ватацису он тоже слыхал, но считал, что многое переврали рассказчики, а на самом деле почти все сделал сам византийский император.

Словом, чем больше он слышал рассказов о Константине, тем больше возникало в нем желание проучить русича, которому так везло в жизни, что он ни разу не сталкивался с непобедимыми венгерскими полками, особенно если идут в бой под началом самого Фильнея. Поэтому больше всего он радовался именно в тот день, когда с высокого крепостного вала увидел, как из-за леса выходят и выстраиваются возле левого берега Днестра русские дружинники.

Своей наглостью он невольно ободрял галицких бояр, а заодно и самого князя. И Судислав, и Глеб Зереемеевич, и многочисленный клан Молибожичей, и многие другие надеялись на то, что Фильней сумет одержать верх над князем Константином. К тому же из-за спешности сборов рязанец не сумел собрать воедино все войско, ограничившись только пятью или шестью тысячами, из которых конных насчитывалась от силы тысячи две, не больше.